Артур Мэйчен. Зелёный круг. Глава I

Мы продолжаем публикацию последнего романа классика "темной литературы", впервые напечатанного в 1933 году, а в США выпущенного знаменитым издательством "Аркхэм хауз". Перевод Юлии Бойковой (версия без редактуры и примечаний)

Глава I

1

Пасмурный весенний день подходил к концу, когда мистер Лоуренс Хиллер сделал прискорбный вывод: что-то идет не так, и настало время собраться с мыслями. Шел май, близилось лето, и солнце должно было ярко сиять. Но к концу дня свет стало рассеянным и слабым, он казался едва заметным; только редкие отблески озаряли бледные серые стены; холодный ветер дул порывами, как будто на улице стоял не май, а март. На середине дороги, напротив комнат Хиллера, где Лэйбурн Стрит тянулась вправо и влево и переходила в Лейбурн Сквер, выделялся треугольный участок темной травы и выжженной земли; это были остатки оранжереи, заброшенной много лет назад, возможно, в семидесятые, когда последняя транспортная компания покинула местность на произвол судьбы. Там увядшие лавровые кусты казались воплощениями мрака и скорби, а на мраморных ветвях платанов болтались болезненного вида желтые бутоны. Единственная надежда в этих мерзких местах сохранилась в зарослях бузины, несомненно, появившихся тут случайно; они озаряли все вокруг ярким зеленым светом, напоминая, что за пределами пыльного сердца Лондона есть иной мир; точно так же виноградная лоза на ближней стене в Пентонвиле и огромная смоковница, которая раскинулась над промозглой сыростью Грейс-Инн-роуд, напоминают о существовании солнечных холмов Франции и чудесных сирийских садов.

Весь этот дождливый день с его мрачным небом и отвратительным ветром не казался Хиллеру ни плохим, ни хорошим. Он зарылся в книги и бумаги за своим старым японским бюро, думая о погоде не больше, чем об изысканных фигурках, которые занимались неведомыми делами на рисунках, выведенных на крышке бюро. Он проработал все утро, а потом пошел обедать в мрачную таверну под названием «Перо», располагавшуюся неподалеку, в конце извилистого проулка; потом он вернулся к своим бумагам и к долгим размышлениям, прерванным лишь его квартирной хозяйкой, которая принесла чай. Чай был выпит, посуда отставлена в сторону, а трубка — зажжена. Хиллер подошел к окну и окинул взглядом мерзость запустения. Увиденное не вызывало у него ни отчаяния, ни каких-то иных эмоций – с тех пор, как Хиллер поселился здесь, вид из окна даровал ему некое тайное знание. Невнимательные и равнодушные говорят, что не станут беспокоиться, даже если пойдет розовый снег. Никто не верит им; все мы знаем, что они в ужасе укроются в убежищах, если случится подобное явление; но Хиллер мог бы поклясться, что действительно не испугается, если такое произойдет; впрочем, он никогда не клялся. Есть некие преимущества в том, чтобы жить по большей части вдалеке от мира; хотя есть и другая сторона медали. Хиллер отошел от окна, не заметив особенностей окружающего пейзажа, как долгое время не замечал того, что огонь в очаге начал угасать. Он наклонился, чтобы взять лопатку и подбросить угля, но тут резкая невралгическая боль пронизала его голову. В этом не было ничего тревожного; многим знакомы подобные кратковременные терзания, которым по неведомым причинам подвержены наши нервы; и Хиллер, обдумав случившееся, решил, что он нисколько не испугался. Встревожило его то, что произошло потом. Как только он подбросил в камин три или четыре куска угля, черная кошка, дремавшая на коврике, поднялась и потянулась, и Хиллер обнаружил, что шепчет себе под нос: «Черная кошка... ведерко для угля... лопата... уголь, брошенный в огонь... вот что действительно произошло… когда кардинал... когда я упустил этот превосходный шанс...» Он положил лопатку на место и выпрямился. Хиллер осмотрелся; во взгляде его выразилась растерянность – и еще немой вопрос. Что он говорил, о чем он думал, что случилось? Откуда взялась вся эта нелепица? Какая связь между привычным повседневным действием — подбрасыванием угля в огонь, когда кошка сидит на коврике у камина – и необычным ощущением упущенной возможности, невероятного случая, которым не удалось воспользоваться? Если бы он… произнес какие-то слова… совершил какие-то действия... он не знал, какие слова и какие действия… тогда все течение его жизни переменилось бы, и ему открылось бы вечное блаженство, но… Как вернуть бессвязный сон? Может, он читал о чем-то подобном?

Все еще сомневаясь, Хиллер уселся в кресло, взял трубку, лежавшую на столе прямо перед ним; и так он сидел, погрузившись в состояние, которое шотландцы обычно называют dwam и в котором разум испытывает сомнения в собственных силах и собственных выводах и готов отрицать очевидные доказательства, которые ему предоставляют чувства. Видеть – больше не значит «верить»; не в тончайшем философском значении слов, а в их обычном, повседневном смысле; Вселенная разрушается и возвращается на некоторое время в свое первоначальное состояние: все безвидно и пусто, и тьма над бездною. Или, если это описание покажется слишком простым, скажем, что разума больше не остается; остается только безумие. И, возможно, лишь тот, кто пережил подобное, знает, насколько это ужасно.

Хиллер сидел в кресле, чуть дрожа. Ужасный бред о кошке, угле и кардинале стал менее ярким и угрожающим. Он вытряхнул пепел из трубки, начал медленно набивать ее и попытался собрать себя по частям. Этот образ, кажущийся не вполне уместным, на самом деле был весьма точен. Хиллера, сидевшего в кресле в тоскливый вечер 29-го мая, вполне можно было сравнить с головоломкой, которую разломали и разбросали. Разумное целое было сокрушено; фрагмент перемешались, обратились в хаотичную путаницу, отдельные обрывки возникали в неподходящих местах… Хиллер пытался собрать их вместе, и на протяжении некоторого времени все это казалось безнадежным. Как будто вся жизнь стала туманной и неясной; представление о собственной личности постепенно растаяло в его сознании. Он знал, что были вещи, которые следовало сделать, но не мог точно определить, что это за вещи; он уже не видел ни минувших дней с их делами, ни грядущих дней с их целями и задачами. Он в значительной мере напоминал человека, оказавшегося в густом лондонском тумане и обнаружившего, что его собственный порог превратился в чудовищное нечто, перед которым открылись заливы и пещеры туманного ужаса – в тех местах, где утром находились улицы и магазины. Это отвратительное состояние; его можно свести к привычной фразе: «страдает от потери памяти»; но подлинный смысл происходящего — потеря собственного «я», потеря смысла бытия – гораздо страшнее и тревожнее. Хиллер, определенно, не мог понять, что он делает в своей спальне, и не мог понять, куда ему идти, если он выйдет на улицу. Он признался себе, что не ведает ответа. Весь остаток вечера его мучило тяжкое недоумение. Он немного почитал, не думая, что именно читает; он просмотрел блокнот, выхватывая взглядом отдельные заметки и вопросы, которые он воспринимал очень отстраненно, как будто заглянул в работы другого человека и попытался вникнуть в интересы, которые ему были чужды. Потом он выпил чего-то горячего, но спал очень плохо, несмотря на все усилия.

2

Все дело было, скорее всего, в чрезмерном сосредоточении на одной проблеме, отягощенном изоляцией. Ученые, исследователи, жрецы науки — обычно стадные существа, как телом, так и душой. Очень часто, как сказал о поэтах Сидни Добелл, они растут кучно, как первоцветы, у них есть свои центры — колледжи, университеты, научные общества и медицинские школы. Если это простые литераторы, они охотно встречаются друг с другом в клубах и гостиных; и таким образом они, как правило, тесно соприкасаются с течением жизни. Хиллер пошел другим путем; он отошел в сторону и потерял из виду своих сотоварищей. Ему было пятьдесят пять, и в течение последних тридцати лет он становился все более одиноким. Его родственники умерли. Его прежние друзья – весьма немногочисленные – устроились на работу, женились, переехали в Китай и Калифорнию. Хиллер имел небольшой доход, и не занимаясь бизнесом, не завел новых друзей и новых связей, и, возможно, ему не хватало склонности к общению, так же как не хватало не менее ценной привычки хоть немного интересоваться теми проблемами, которые занимали основную часть его сограждан. Время от времени, в первые дни своего пребывания в Лондоне, он обнаруживал себя в обществе — и неизменно задавался вопросом, что он там делал. Когда люди встречаются, это всегда напоминает игру в мяч, и большинство из нас, пропустив мяч, пытаются поймать другой. Когда некая дама спросила Хиллера, что он думает о новом танце Поленской, он не знал, что сказать, потому что никогда этого танца не видел. Но все вышло точно так же, когда один мужчина спросил, что он думает о Чемберлене. А разговоры в литературных сообществах, разговоры о «немедленных выплатах», о «роялти в 500 фунтов» не волновали его, ему было все равно, а мы знаем, что это «все равно» — верный путь к погибели. Вполне возможно, что в тот холодный майский вечер смерть вышла на след Хиллера. Во всяком случае, ясно, что он не имел способности к общению, не мог проявлять заинтересованность или изображать интерес к тем мелочам, которые обсуждались в обществе. И нельзя сказать, что если бы Хиллер набрался храбрости, то смог бы поговорить о чем-то, интересовавшем его. Он был в начале своих исследований, о с сомнением вступал в загадочную сферу, задаваясь вопросом, на правильном ли он пути и существует ли вообще этот путь. Что же касается его тайной науки – он относился к ней так же, как Эшмол к другим тайным наукам: он знал достаточно, чтобы держать язык за зубами, но недостаточно, чтобы говорить. Вот какую запись он сделал в одной из своих первых записных книжек:

«Я задаюсь вопросом, действительно ли то, что мы называем «сказками», содержит странную мудрость и секреты очень странной и таинственной психологии. Взять хотя бы старую сказку о золоте фей и о том, как оно превратилось в отвратительный мусор. Для большинства из нас это сказка и не более чем сказка — без всякого содержания, без всякого смысла, без всякого значения. Мы принимаем ее как результат живописной фантазии и ничего более; превращение волшебного золота в сухие листья было просто удачным изобретением того человека, который сочинил рассказ. Но, предположим, что здесь скрыто нечто большее; а точнее, нечто совершенно иное? Возможно, что в сказках о сказочных землях и феях таится и некий скрытый глубокий смысл? Я склонен думать, что это так; что сказки — иногда, разумеется, не всегда – скрывают некий потаенный опыт человечества, возможно, весьма опасный. Золото, превратившееся в увядшие листья, может быть чем-то большим, нежели занятная история.

И путь к Королеве Фей – в occlusum Regina palatium?»

Да, подобные вещи могут быть и разумными, и безумными, но, очевидно, они не могут привлечь всеобщего внимания и стать темой для разговора в обществе. В любом случае, нет смысла рассуждать о ценности исследований Хиллера; будучи погружен в них и иногда замечая проблески света, в которые ему самому с трудом верилось, он постепенно отстранился от людей и стал отшельником, одиночкой среди тысяч – ничего удивительного здесь нет. Сперва он занимал комнаты на Литтл Рассел Стрит, тихие и удобные, недалеко от музейных читальных залов. Но он скорее почувствовал, а не увидел, что Блумсбери изменился и продолжает меняться с каждым днем, что тусклый туман рассеивается, район начинает блестеть и сиять все ярче, и облик его становится все отчетливее. Хиллер отстранился от всего. Он имел обыкновение бесцельно гулять, интуитивно отыскивая тихие места, подходящие для его странных размышлений — и так он открыл неведомые края, простирающиеся за Грейс-Инн-роуд: мир, в котором жило только неизведанное, никогда не попадавшее в газеты, никогда не попадавшееся на глаза тем, кто посещал Пиккадилли и Кенсингтон. Он отыскал комнаты в верхнем этаже на Лэйберн Стрит; их окна выходили на темное переплетение платанов и лавров. В этом квартале ничего не менялось уже восемьдесят или девяносто лет. Хиллер чувствовал себя здесь свободно; здесь он погружался в свои глубокие и странные мечты.

3

И эти мечты были разбиты столь неожиданным и неприятным образом. Произошло вторжение совершенно иного свойства — к подобному он не привык. Хиллер чувствовал некое физическое изменение. На следующий день он отправился к доктору Фланагану, медную табличку с именем которого он неоднократно видел на Лэйберн Сквер. Доктор, жизнерадостный человек, выслушал жалобы и покачал головой:

— Не вполне по моей части, — сказал он прямо. – У вас нервы шалят, а мы тут не особо ими занимаемся. Я направлю вас к специалисту, только сперва дам успокоительное, оно снимет напряжение.

После чего удивленный Хиллер оказался в 11 утра в приемной, обставленной в стиле семидесятых годов прошлого века, и ему предложили горячего ирландского виски с сахаром. Доктор присоединился к нему. Специалист был заинтересован и немного взволнован. Он говорил об опасности длительного одиночества.

— В молодости у меня были комнаты в Грэй Инн, и там были люди, привыкшие жить в одиночестве. Чаще всего они кончали жизнь самоубийством. Прямо как у Диккенса, он хорошо знал инны. Прекрасный наблюдатель этот Диккенс, что бы о нем ни говорили молодые люди. Что ж, вы прожили в одиночестве достаточно долго; я так понял, вы особо никуда не выходите, не развлекаетесь и в результате страдаете от нервных приступов. Если вы не будете осторожны, то у вас начнутся галлюцинации, а так дело не пойдет. Вам нужны перемены – перемена воздуха, окружения, привычек, всего. Так что чем скорее вы выберетесь из города, тем лучше.

Доктор посоветовал морской воздух, предпочтительно на западе. Хиллер вспомнил, как в детстве с родителями ездил в Порс, как стоял вечерами у океана в золотистом свете солнца; может статься, что они с мистером Смитом даже сталкивались на улицах Порса.

4

В конце недели Хиллер ясно почувствовал, что перемены к лучшему. Он сидел на песке и слушал болтовню ребятишек, их отцов и матерей, сестер, братьев и нянек. Он слышал голоса Манчестера и Бирмингема, необычные говоры лондонских окраин, он впитывал в себя забытые звуки, наслаждался непривычно богатыми обертонами, когда просто «мне» произносилось как «мэинэээ». И с бесконечным облегчением он слушал певучую родную речь, словно прекрасную мелодию, оставшуюся в наследство от того времени, когда вся речь еще была песней. Он бродил туда-сюда, пробираясь среди песчаных замков, обнесенных рвами, детей, выходящих из моря, серьезных джентльменов, беседовавших о ценах на хлопок. Он старался вобрать в себя как можно больше шума, как можно больше чужих голосов, чувствуя, что это было лучшим лекарством от глубокой тишины, в которой он пребывал так долго. По вечерам в курительной комнате отеля он делал все возможное, чтобы приобрести речевые навыки и исправить ошибки юности. Он изо всех сил постарался ответить на вопрос, к которому не проявлял интереса в минувшие годы: «Что вы думаете о Чемберлене?». Теперь речь шла о другом Чемберлене, но Хиллер, как ни больно это было признавать, прочел передовые статьи в газетах прямо за завтраком и вполне мог вечером обсудить эту тему с мистером Сайксом, приятным джентльменом с севера, хотя на самом деле Хиллер хотел процитировать мистера Кливера из «Нашего общего друга»: «Нормирование, о нет, не надо». Хиллер уже понял, что он может освоить великое множество тем, тщательно изучив газеты, и он старался изучить как можно больше, хотя считал, что в его возрасте за всеми новостями уже не угнаться. Но он делал большие успехи в учении и вскоре стал всерьез интересоваться новостями и обнаружил, что здесь кроется немало малых тайн, которые его могли занять. К примеру, однажды вечером Хиллер пил кофе и курил с мистером и миссис Сайкс в гостиной отеля. Поразмыслив, он придумал блестящее начало беседы и спросил миссис Сайкс о ее украшенной драгоценными камнями трубке.

— О чем вы? — удивленно спросила миссис Сайкс. И Хиллер, немного смущенный, пояснил, что только сегодня утром в одной популярной газете прочитал: модные женщины курят украшенные драгоценными камнями трубки, а рубины и изумруды – самое популярное сочетание. Леди посмеялась и сказала, что никто на эту чушь не обращает внимания, за исключением, пожалуй, юных машинисток, которые, возможно, в это и верят. Потом была вечеринка, на которой присутствовала довольно смуглая девушка. Хиллер спросил, почему она не носит на лбу точку, символ принадлежности к касте, и был до смерти напуган резкой реакцией ее отца, генерала Клинтона, который много лет прослужил в Индии. Хиллер читал, что в среде светских женщин такая точка считается модной. Он извинился перед леди и ее отцом. Однако сложив два и два, Хиллер пришел к интересному выводу, что в большей части газет говорилось о мире чистого вымысла, но новости там преподносили с абсолютно серьезным видом. Женщины не курили трубки, украшенные драгоценными камнями, они не рисовали точек на лбу, они не покрывали ноги тонким листовым золотом вместо того, чтобы надевать чулки. Причины появления этих странных выдумок озадачивали Хиллера; эти истории напоминали ему театр теней. Его скептицизм зашел настолько далеко, что он, пролистывая раздел «Частная жизнь», начал сомневаться в существовании некоторых описываемых в газетах людей – таких, как капитан «Сэм» Харлингэм и леди «Билли» Донкин, которых постоянно видели обедающими в «Грандёр». Если когда-то Хиллер и думал, что тайны скрывались где-то вдалеке от привычной жизни, то теперь ему пришлось признать свою ошибку. Тайны были частью человеческой жизни, их не удавалось избежать. Поиски того, что скрывалось за золоченым, украшенным драгоценностями фасадом «арабских ночей», продолжался в газетных статьях: за персидскими узорчатыми решетками, в мощеном дворике, под музыку воды, струящейся из фонтана, в его фантазиях появлялась женщина с украшенной драгоценностями трубкой, точкой на лбу и ногами, покрытыми золотом…

Хиллер встряхнул головой. Эти образы уводили его обратно, в далекий и до боли знакомый мир: ведь он приехал в Порт, чтобы сбежать от фантазий, а не для того, чтобы лелеять их. Хиллер переключил свое внимание на Лигу Наций, безработицу, закон о труде и проблемы в Индии, Канаде, Австралии… Он взял в библиотеке серьезные романы и с бесконечным удовольствием и пользой читал их, так как они были ему понятнее, чем ежедневные газеты, которые он считал опасными, по крайней мере, в период выздоровления. Они вычеркивали чудеса из завершенной картины мира; они давали читателю отдых, подобный тому отдыху, которого ищет человек, испытавший опасности в пустынном краю и достигший уютного, старомодного, огороженного кирпичной стеной сада. Так что лечение шло успешно. Хиллер не пропускал выступлений ни прекраснейшего городского оркестра, игравшего дважды в день – то был не джаз-бэнд из горячечных фантазий Смита. Он не был знатоком хорошей музыки, но получал огромную пользу от ее прослушивания. Дело в том, что музыка, хорошая или плохая, не позволяла думать о времени. Среди обычного шума думать довольно просто – человек быстро привыкает к гулу и гудкам поездов, звону трамваев, песне сирен, доносящейся из доков, гомону переполненной улице, громкому нытью нищих на перекрестках. Посреди этого хаоса он может изучать силлогизмы, может придумать оригинальный сюжет для детектива или написать стихотворение. Но когда звучала музыка – мысль сразу же угасала. Качество музыки не имело отношения к производимому эффекту, будь то фуга Баха или глупая популярная песенка. Хиллер посчитал, что два часа ежедневного прослушивания музыки местного оркестра были самой важной частью его курса лечения, так как это было два часа, свободных от размышлений.

5

Несколько недель Хиллер, памятуя о совете доктора насчет преодоления привычки к одиночеству, старался ближе сходиться с людьми. В дождивую погоду он часто бывал в гостиной отеля, сначала читая газеты, затем обсуждая их со всеми желающими. В погожие дни он выходил в парк при отеле. Здесь он удобно устраивался на лавочке, курил, обсуждал недавние матчи, беспокоился о положении на Балканах и любовался блестящими водами залива и изящными изгибами Драгонз-хэд на востоке. Каждый день он чувствовал, что обновляется телесно и духовно, он становился все смелее, совершал дальние прогулки, бродил среди холмов. Потом он открыл великолепие дюн, их песочных гор, выложенных свежим дерном тропинок и цветущего тимьяна. Хиллер почувствовал тягу к этим местам, он проводил все больше времени в прогулках по песчаным холмам, неподалеку от зеленого круга, где частым гостем был некогда Смит. С одной стороны круга обнаружилась насыпь, где путешественник мог присесть. Да, это было одиночество, но не абсолютное отчуждение. То и дело мимо проходили люди – такие же отдыхающие, как и он сам. Они останавливались передохнуть. Осматривались по сторонам, а потом продолжали нагуливать аппетит. Хиллер начал осознавать, что закон о труде, положение в Австралии и экономика Балкан остались в прошлом, сделав свое дело. Он был рад молчать, просто понимая, что не одинок. Было что-то чарующее в этом пейзаже, в синем море и далеком туманном береге; здесь бы он определенно хотел задержаться. Хиллер чувствовал, что здоровье приходит в норму, нервы успокаиваются, но не мог решиться покинуть этот беззаботный берег ради серого пустынного Лондона. Лишь ряд непонятных обстоятельств заставил его в испуге и недоумении поспешно вернуться в город. В некотором смысле, все началось с пропавшей женщины, хотя это дело и его исход были скорее случайны и не касались сути проблем Хиллера.

Дело состояло в следующем. В нескольких милях к востоку от Порта берег моря повышается и переходит в пологий склон, заросший клевером. На некоторых участках траву скосили; там находилось несколько ферм, обращенных к морю и холмам, на которых стоит Порт. Хиллер, сидя в садике у отеля, частенько любовался видом белых стен, сиявших в солнечном свете, среди полей и пастбищ, фермы казались островками среди возделанных земель, отделявших их друг от друга. Наблюдателя отделяло от этих полей водное пространство, и издалека ему казалось, что фермы находятся довольно близко друг к другу, однако на самом деле каждую из них отделяло от прочих не меньше мили подъемов и спусков, и пройти там было не так просто. На одной из этих одиноких ферм со странным названием Тай Кэптан (что значит «Дом капитана») жил некто по фамилии Протеро с женой и двумя детьми – мальчиком и девочкой семи и одиннадцати лет. Миссис Протеро была миловидной румяной черноволосой женщиной лет тридцати.

Как-то субботним утром, за две недели до приезда Хиллера, миссис Протеро отправилась на ярмарку в Порт. С собой она взяла корзину с дичью и яйцами.

Она шла обычной дорогой, которая была вдобавок единственной. Непростой путь через заросли клевера, затем по холмам, вниз до главной дороги и железнодорожной станции Сент-Фаган — всего около десяти миль до Порта и две-три мили от фермы Тай Каптэн. Муж видел, как она взбиралась по склону холма; затем он пошел работать в поле и до вечера не вспоминал о жене. Время шло, а она не возвращалась. Протеро с детьми ждали у ворот до темноты, но миссис Протеро не пришла. Мужчина соврал перепуганным детям, что мама осталась в Порте у подруги, миссис Эванс, согрел им молока и отправил спать. Он поставил на окно лампу и ждал всю ночь. Пару раз он брал фонарь и выходил на дорогу, вглядывался в темноту, останавливался и звал жену, потом проходил еще немного и опять звал. Единственное, что могло прийти ему в голову: она могла поскользнуться, упасть и сломать ногу и теперь беспомощно лежала среди вереска. Никто не отзывался, фонарь не освещал ничего, кроме травы и кустов. Мужчина вернулся на ферму, надеясь, что найдет жену там. Как только рассвело, он взял детей, и они отправились на станцию. Протеро постучал в первый попавшийся дом, рассказал обо всем и передал детей на попечение хозяев. На станции он разбудил начальника (поездов до вечера субботы не предвиделось) и узнал, что миссис Протеро здесь не видели. Начальник подумал, что она заболела, так как по субботам она всегда садилась на поезд в Порт в 8.40. Протеро отправился в полицию в Порте. Последовали обычные процедуры: официальные и неофициальные поисковые отряды, объявления по радио и в газетах, запросы в Скотленд-Ярд, изучение улик, которые ни к чему не привели, досужие размышления, после которых прочесали Кэмден-Таун и даже предприняли некие поиски в Нортгемптоне. Через месяц после исчезновения миссис Протеро ее тело, ужасно израненное и изувеченное, нашли в густых зарослях терновника, примерно в сотне ярдов от дороги, которая соединяла станцию с шоссе. Убийцу несчастной женщины так и не нашли; никаких следов, за исключением тела жертвы, не осталось; полиция не смогла ничего добиться. Дело миссис Протеро пополнило длинный список нераскрытых убийств.

Что к этому можно добавить? Действительно, ничего разумного. Но многие люди, испытав ужас, ведут себя истерично и оттого крайне неразумно; и обитатели Порта (местные жители и приезжие) рассказывали об убийстве много всякой ерунды. И эта ерунда оказала на Хиллера довольно странное воздействие. Хотя, если уж говорить о странном…

Я уверен, что Хиллера нельзя назвать заметным человеком. Он, конечно, оживился до такой степени, что был готов при случае поддержать разговор в холле отеля или на пляже; он уже не скрывался от своих соседей. Но он ничем не выделялся, да и сам не отличался особой наблюдательностью. Он не был особенно любопытен и не строил догадок о том, что крылось за случайными жестами – движениями бровей или губ. Он не слишком внимательно следил за своими случайными знакомыми; поэтому ему долгое время даже в голову не приходило, что происходят какие-то необычные вещи. А потом, через четыре или пять дней, когда наблюдательный и заинтересованный гость уже мог бы заметить нечто странное в окружающем мире, Хиллер наконец отметил присутствие необычного. Люди становились все менее приветливыми, когда он общался с ними. Отдыхающие, до сих пор вполне дружелюбные, сухо отвечали на его реплики. Если он заговаривал об архитектуре песчаных замков с их маленькими строителями – из шезлонга сразу доносился крик: «Питер! Бетти! Идите сюда на минуту; вы мне нужны». Хиллер обнаружил, что при его появлении маленький послеобеденный кружок сразу распадался; миссис Сайкс напоминала мистеру Сайксу о том, что они договорились прогуляться к Черной скале до наступления темноты; генерал Клинтон, казалось, позабывший прискорбное происшествие со знаком касты, хмурился и ничего не говорил. Пару раз Хиллер замечал, что его приход прерывал оживленную и беседу; он понимал, что речь шла о нем, и удивлялся, хотя и не слишком сильно. Ему приходило в голову, что эти люди, пообщавшись с новыми знакомым, сочли его скучным и неинтересным и теперь хотели уклониться от дальнейших встреч. Хиллер не осуждал их, он даже не пытался возражать – во многом эти люди были правы. Он начал задумываться о происходящем всерьез лишь после того, как с ним заговори Брэдшоу, фармацевт из Бирмингема. Это случилось, когда Хиллер шел на ланч после прогулки возле зеленого круга в Берроузе. Брэдшоу ждал на вершине лестницы, ведущей от пляжа и Берроуза к Эспланаде. Он очень странно посмотрел на Хиллера, который, впрочем, ничего не заметил.

— Я только что видел вас в Берроузе, — сказал он.

— Да, — весело ответил Хиллер, — я провожу там много времени. Мне там нравится.

— Но куда же подевался ваш друг? Почему вы не привели его в «Дракона»? – Хиллер недоуменно уставился на Брэдшоу.

— Друг… — повторил он. – Друг? Прошу прощения… друг… подевался… Очень сожалею, но я не знаю, о чем вы говорите.

— Не знаете? Очень хорошо. – Брэдшоу удалился, больше ничего не сказав, оставив Хиллера в недоумении и замешательстве.

Он несколько минут просидел на одном из кресел у входа, раздумывая, что же Брэдшоу имел в виду, когда завел разговор об этом «друге». Никаких объяснений Хиллер не нашел; потом он отправился на ланч в «Красный Дракон». Он вошел в кофейный зал и занял свое обычное место за маленьким столиком у одного из окон; Хиллер снов удивился – его приход явно произвел на собравшихся немалое впечатление, притом отнюдь не приятное. Брэдшоу оживленно беседовал с несколькими приятелями в дальней части зала. Они внимательно смотрели, явно стараясь ничего не пропустить, и один из них бросил на Хиллера взгляд, исполненный отвращения. Подобное же выражение Хиллер увидел позднее на многих лицах, когда вышел из зала на улицу. Он столкнулся с этим снова два или три часа спустя. Хиллер сидел на дёрновой скамье в своей любимой лощине в Берроуз, все еще немного огорченный и удивленный предыдущим происшествием; подняв взгляд, он увидел мужчину по фамилии Дэвис, еще одного знакомого из отеля, который стоял на песчаной насыпи на противоположной стороне лощины и внимательно смотрел на Хиллера, не отводя взгляда. В его глазах застыли ненависть, недоумение – и страх. Хиллер несколько секунд бездумно разглядывал Дэвиса, а потом крикнул:

— Почему бы вам не спуститься сюда? В тени очень приятно.

Дэвис открыл рот, чтобы заговорить, а потом развернулся и помчался обратно в город, то и дело оборачиваясь назад ; на лице его отражался необъяснимый ужас. В тот вечер в гостинице люди, позабыв о вежливости, просто отворачивались от Хиллера. На следующее утро Поджи, менеджер отеля, пригласил его в офис и, выразив сожаление, сообщил, что номер 23 был заранее заказан другим клиентом. Увы, он позабыл своевременно уведомить об этом Хиллера.

— Хотелось бы кое-что уточнить, — заметил Хиллер. – Разумеется, я не стану создавать проблем и уеду. Но строго между нами – расскажите, в чем здесь дело. Буду вам крайне признателен.

Поджи вежливо пожал плечами и повертел в воздухе левой рукой.

— Никому не скажете, да? Я думаю, они с ума сошли. Но они говорят, что вы друг убийцы той женщины, Протеро; что вы его прячете и что вас, вероятно, тоже повесят. Я знаю, они обезумели, но… — и пальцы снова исполнили в воздухе удивительный танец.

6

Хиллер собрал сумку, оплатил счет и через десять минут покинул отель. Он увидел полдюжины мужчин, которые следили за ним с любопытством и яростью; тогда он пошел быстрым шагом по направлении к станции; утренний поезд до Паддингтона отходил про расписанию через двадцать минут. Он вышел на платформу, купил газету в книжном киоске и начал ходить взад-вперед на глазах у всех.

Пассажиры, отправлявшиеся в Лондон, столпились вокруг него; огромные груды багажа появились на платформе; затем, когда подошел поезд, люди, приехавшие сюда на рынок, вывалились из вагонов и преградили вход тем, кто направлялся в Паддингтон. В разгар всего этого беспорядка, Хиллер выбежал из станции по боковой дорожке и, сделав крюк, направился на захолустную улице в дальней части города и там без труда нашел убежище в двух маленьких комнатах. Он думал, что вряд ли люди на этой неведомой улице узнают его в лицо или услышат сплетни, распространявшиеся в «Красном Драконе»; он хотел спрятаться на день или на два, чтобы спокойно обдумать свою проблему и решить, можно ли отыскать какие-то пути ее решения. Три дня он лежал и таился от всех; озадаченный и задумчивый, совершенно не способный найти какое-либо объяснение, остающееся в пределах здравого смысла. Хиллеру тяжело дались первые полчаса после бегства; он смотрел на странные и страшные картины, висевшие перед ним; лунный свет в них отражался жемчужным перламутром. Хиллер внезапно осознал, что, скорее всего, он страдает манией, что все тревоги последних нескольких дней были порождениями его нездорового мозга. И это не давало ему покоя. Временами каждый человек обретает уверенность; он может, несмотря на философские сомнения, твердо сказать: «Я знаю». Нельзя, например, убедить деревенского фермера, который приезжает на рынок каждую субботу уже тридцать или сорок лет, в том, что он перепутал базарный день: в данном вопросе, в конце концов, он готов с превеликой уверенностью бросить вызов всей школе скептиков. Он знает, что делает. Хиллер знал, что ему пришлось столкнуться с фактами, а не с фантазиями, и испытывал сдержанное удовлетворение; ему оставалось только выяснить, что же означают все эти факты. Оглянувшись назад, он все обдумал. Прежде всего Хиллер осознал, что поначалу дружелюбные постояльцы отеля начали отдаляться от него, под разными предлогами покидать зал, когда он приходил; они не отвечали на его реплики о лаун-теннисе, о трудовом законодательстве, о Балканах. Потом встреча с фармацевтом из Бирмингема, который спросил, чем он занимался со своим другом, почему он не привел друга в отель. Хиллер не мог найти объяснений всех этих необычайных вопросов. Было что-то агрессивное, почти угрожающее в поведении того человека; но почему он так себя вел? А потом, когда Хиллер сидел в одиночестве в мирном зеленом амфитеатре, появился Дэвис, который в ужасе глядел на него с противоположной стороны впадины, а потом бросился бежать; здесь все вопросы просто натыкались на глухую стену непонимания. А менеджер отеля, его рассказ о том, что Хиллер прячет убийцу из Тай Кэптен…Что все это могло значить? Насколько можно понять, полиция оказалась не в состоянии схватить убийцу и определить его личность; а случайные гости, отдыхающие, его соседи – постояльцы отеля – опознали предполагаемого преступника и заметили его в компании Хиллера. Все это казалось совершенно невозможным – просто нелепейшая ерунда!.

Нелепость никуда не делась; но бремя стало бы немного легче, если бы Хиллер более внимательно и вдумчиво ознакомится с газетами. Он мог бы узнать о некоторых процессах, которые происходят в массовом сознании при столкновении с тайнами убийств; воспоминания могли бы подсказать ему весьма поучительные случаи и примеры. Пожилая женщина убита в своей кондитерской: мисс Бункин, которая излучает абсолютную уверенность, описывает мужчину с черными усами, в синем саржевом костюме, слонявшегося по улице между одиннадцатью и двенадцатью. Предполагаемый злодей оказывается бедным плотником, который ожидал встречи с букмекером, но мисс Бункин утверждала, что он и был убийцей. Вот как это делается, и если бы Хиллер изучил методику, он мог бы догадаться, как сцеплены звенья в его головоломке. В укромных уголках «Дракона» повторялись невнятные фразы: «Один из самых ужасных парней, которых я когда-либо видел… Кровь застыла у меня в жилах… Есть в нем что-то ужасное… Самый настоящий убийца… Карлик, вы говорите?.. Да, эти уродливые существа часто бывают чрезвычайно сильными: казалось, будто убийство было для него детской игрой…» И так далее, и тому подобное; и после двух-трех реплик неизвестный показался собравшимся убийцей из Тай Кэптен. Тем не менее, если бы Хиллер догадался обо всем этом, он не смог бы решить самую главную проблему. Он ни с кем не общался подолгу за все время своего пребывания в Порте — за исключением тех двух мужчин в отеле, которые взбесились; и… Окончить фразу было невозможно.

На четвертый день Хиллер вышел из своего убежища. Размышления не помогли ему пролить свет на темные тайны, не поддававшиеся истолкованию; он решил действовать, если прогулки и размышления на ходу можно назвать действиями. Он прохаживался туда-сюда по городу, бродил по пляжам, а потом сел, радостно глядя на море. Он встретил двоих или троих своих бывших соседей из «Красного дракона». Они посмотрели на него испуганно и угрожающе — и остановились, будто были пораженные беспомощным удивлением. Хиллер, будто не заметив их, направился к зеленому кругу в Берроузе. Он повторил прогулку после ланча, чувствуя некоторую усталость; но Хиллер надеялся, что ему удастся сбить со следа непрошеных соглядатаев. На следующий день он проделал тот же опыт, и ближе к полудню, когда ветер стих, Хиллер сидел у зеленого круга, и ему показалось, что он слышит слабые шорохи в жесткой траве, окружавшей ближайшие дюны; зорко осмотревшись пару раз, он заприметил движение там, где не было ни травы, ни песка. Хиллер предположил, что неведомые следопыты, зарывшись в песок, постоянно наблюдали за ним. «Черт знает почему», -пробормотал он.

На следующее утро начался кризис. Хиллер просидел час или около того на своем обычном месте, и солнечный свет, голубое небо и слабый восточный ветер были столь чудесны, что путешественник позабыл про безумцев, преследовавших его. К счастью, что пребывание в Порте помогло ему более или менее восстановить нервную систему. Вдруг послышался пронзительный и пугающий свист: казалось, из-за всех кочек повыскакивали какие-то разъяренные люди; они что было сил понеслись вниз по склонам. Через мгновение Хиллер, оцепеневший от удивления, обнаружил, что его окружила толпа мужчин – все они шумели и что-то бессвязно выкрикивали. Двое из них схватили его сзади и крепко держали за руки, а затем шум утих, так же внезапно, как начался; странное сборище замерло в молчании. Люди посмотрели на него, а затем свирепо оглядели друг друга. Их было около дюжины. Некоторых Хиллер узнал – он встречался с ними прежде в «Красном Драконе». Дэвис и Брэдшоу держали его за руки. Генерал Клинтон смотрел на Хиллера, широко открыв глаза и разинув рот; в толпе виднелось лицо Сайкса. Человек по фамилии Салливан держал над его головой трость – как будто размахивал картонным мечом на сцене. Других мужчин Хиллер видел во время прогулок среди дюн; теперь все они стояли молча, не шевелясь, застыв от изумления, которое ясно отразилось и на их лицах.

Наконец генерал заговорил:

— Держите его крепко, — приказал он стражам Хиллера. — Иначе он сбежит, как тот. Оттащите его на несколько ярдов. Здесь творятся какие-то адские проделки. Там, в земле, должно быть, есть люк, и мы должны найти его.

У одного мужчины была трость с длинным железным острием. По команде генерала он потыкал тростью в землю – там, где сидел Хиллер, и вокруг. Палка входила в песчаную почву легко — чуть больше, чем на дюйм. Другие мужчины тем временем вскарабкались по склону, надеясь увидеть уползающего или убегающего злодея фигуру. Генерал прошелся вверх-вниз, то и дело останавливаясь и пытаясь обнаружить предполагаемое укрытие. В одном месте были густые заросли ежевики; почти мгновенно их вытоптали. Это бессмысленное хождение на месте продолжалось двадцать минут.

— Стоп! — крикнул Генерал. — Достаточно. Я никогда не видел трюка с веревкой. Я никогда в это не верил. Я всегда думал, что это чертовская ложь. А это еще хуже. Пусть этот парень идет; мы ничего не можем с ним поделать.

И затем, после паузы, он добавил:

— Но ей же богу! Я видел этого чертова мерзавца, этого убийцу своими собственными глазами.

Он развернулся и пошел по направлению к городу, и остальные последовали за ним в полном молчании.

Хиллер остался на месте; он так и не открыл рта. Он не имел ни малейшего представления об угрожающих нападениях и принуждении посредством насилия; ему не пришло в голову требовать извинений от генерала Клинтона, Дэвиса, Брэдшоу и всей этой банды. Хиллер пребывал в полнейшем замешательстве. Действия и слова этих разъяренных людей дали ему намек на предполагаемые злодеяния; так нашелся ответ на все вопросы. Но ответ оказался еще хуже, чем сама загадка; он сам был загадкой и воплощением хаоса.

«Я не имею ни малейшего понятия, что произошло». Все, что Хиллер мог сказать — он избежал жуткой расправы . Он решил, что его пребывание в Порте подошло к концу и больше добра здесь ждать не следует; и он как можно скорее покинул город на поезд, радостно думая об ожидающем его приюте в на Инн-роуд.

Он спокойно вернулся к своей привычной прежней жизни. Несмотря на неприятности, которые испортили конец отдыха, он был рад, что совершил путешествие; теперь он оценил значение ежедневных газет, источников информации, которыми он до сих пор постыдно пренебрегал. Сразу по возвращении Хиллер попросил киоскера оставлять ему две самые популярные газеты каждый день; он пришел в полнейший восторг, прочитав замечательную информацию о том, что «последней прихотью у девушек Си-сайда стали ногти, покрашенные в цвет бриллиантов». Другая газета сообщала, что одну из самых известных в светском обществе женщин видели на ланче в феске. Важность прочитанного поразила Хиллера. Ему это напомнило «Тысячу и одну ночь».

Да, в самом деле, во многих «сказках» таится глубокий смысл.